Воспоминания
Анна Егоровна Тимофеева
(Альбом № 6, стр 25; 942 арт.полк/скан)
В конце марта 1944 года наша дивизия заняла плацдарм на подступах к гор. Нарва. Нашей задачей было удержать этот кусок эстонской земли, а затем начать продвижение вперед.
Все подразделения заняли боевые позиции. Началась обычная фронтовая жизнь, полная всяческих трудностей и опасностей.
Командный пункт (КП) нашего 3-го дивизиона 942 артиллерийского полка расположился справа от шоссе, в болоте, за ручьем, на крошечном выступе. Мы заняли четыре землянки, в которых совсем недавно обитали фашисты. При отступлении они не успели из взорвать. В первой землянке расположились: командир дивизиона капитан Е. Литвин – широкоплечий украинец, густые черные волосы, глаза серые пытливые, кадровый офицер, прекрасно знающий свое дело, не раз отличившийся в боях, принципиальный и выдержанный, настоящий человек и патриот Родины; начальник штаба дивизиона ст. лейтенант М. Барышев – черные волосы «ежиком», уравновешенный, деловой, любит во всем точность, говорит только по делу, окает, голос басовитый, и их ординарец – совсем мальчишка – Зайцев, все приказания исполняет быстро и точно, и бегает быстро, как заяц, за что имеет кличку. Во второй землянке, что в нескольких метрах от первой – центр связи. Здесь девчонки: радистка Мария Пахомова – блондинка, веселая и спокойная; телефонистка Мария Булатова – шатенка, не очень разговорчивая, серьезная, исполнительная, постарше нас, и я – начальник рации РП-12. Мы доверяемся во всем, заботимся друг о друге. В третьей – два связиста, парни разные по характеру, но хорошие, дружные; здесь же ст. сержант К. Баранов – помощник командира взвода управления дивизиона, вспыльчивый, но отходчивый, добрый и шутливый, обожает портупею, хотя носить ему не положено, ежедневно проверяет состояние нашего личного оружия, может дать наряд вне очереди, по состоянию здоровья мог бы комиссоваться, но считает, что его место на фронте; командир взвода управления дивизиона старшина А. Барболин – у него очень приятное лицо, удивительно скромный и тихий, всегда даст совет и окажет помощь, по ночам проверяет часовых, дает наряд; тут же начальник связи дивизиона лейтенант Б. Рябов – прямые рыжеватые волосы, зачесанные назад, веснушчатое лицо, ходит как «по струнке», раздражителен не в меру, любит слегка прихвастнуть, но дело свое знает и болеет за него душой. В четвертой – разведчики – глаза и уши армии. Ребята смелые и отважные. Один Гриша Домра чего стоит! На его счету уже несколько «языков», с таким каждый пойдет в разведку. А руководит ими всеми начальник разведки дивизиона лейтенант М. Комаров – белокурый, ходит немножко в развалку, очень прост в обращении с подчиненными, любит пошутить, во время смеха щурит глаза, сильно делает ударение на «о». За глаза мы его зовем «комар».
Впереди, на определенном расстоянии от КП, два наблюдательных пункта (НП) седьмой и восьмой батарей. На НП седьмой батареи: командир батареи лейтенант Н. Томчик – одессит, этим гордится, правильные черты лица, карие глаза с хитринкой, хорошо играет на гитаре и поет, у него тенор, моментально все схватывает и запоминает, немного застенчив; командир взвода разведки мл. лейтенант М. Шкоткин – брюнет, очень уравновешен и покладист, с подчиненными на «ты», голос бархатный и речь правильная. На такие точки (два человека) и связисты (два человека) подбираются люди отменные, владеющие не только любым оружием, но и собой. Например, разведчик Ф. Галкин не струсит в любой обстановке. Здесь же радист Г. Степанов – брюнет, при ходьбе раскачивается и сутулится, за что не раз получал замечания (нет выправки солдатской), однако толковый, голос глуховатый, окончания слов произносит не твердо, что мешает работе в эфире. На НП восьмой батареи состав такой же, а возглавляет его командир батареи гвардии ст.лейтенант И. Стуков – природа одарила его прекрасным характером, всегда улыбка на лице, прост и человечен, любят его не только подчиненные, но и командование, и наград имеет больше каждого из нас.
Во время затишья связь со всеми подразделениями ведется только по телефону. Радисты выходят в эфир только в определенное, строго установленное время: в 6.00, в 18.00 и 24.00. В остальное время суток они – телефонисты и часовые.
18 апреля начальников раций всех подразделений вызвали на КП полка для получения консультации по работе, нового кода, новых позывных, а также для получения питаний для раций – свежих аккумуляторов и БАСов.
В 24.00 уже на новой волне я связалась с двумя НП, двумя батареями и штабом полка. Кто не занят в ночном дежурстве, может отдыхать: расстегнуть две пуговицы на вороте гимнастерки, ослабить немного поясной ремень и, если позволит обстановка, снять сапоги. Следующий сеанс связи ровно в 6.00. Но уже около 5 часов всех нас поднял на ноги артобстрел противника, а затем и пулеметные очереди. Телефонная связь нарушена попытки ее восстановить оказались тщетными. Я кинулась к рации. С обоих НП сообщают, что их окружают фашисты. Передаю приказ Литвина немедленно покинуть позиции и присоединиться к КП. А фашисты тем временем обходят КП дивизиона. Рябов требует связи с «семеркой», а я слышу только «восьмерку» (радист Р. Геворгян) и штаб полка (радист Ю.Конюхов). Время неумолимо бежит вперед. В нашей землянке трое: телефонистка, я и смертельно раненный в живот связист во время обстрела. Вдруг Булатова кричит: «Аня, немцы!». Рация стоит у самого входа в землянку. Я отвела голову вправо и увидела фрицев с автоматами наперевес. Они с трудом поднимают ноги, вытаскивая их из болотной жижи приближаются к нашему выступу. Положение критическое. Мы подвешиваем по две «лимонки» на поясной ремень.
В окно командирской землянки влетела вражеская пуля ранив радистку Пахомову и командира взвода разведки НП восьмой батареи. Убит Шкоткин. Раздается команда Литвина: «В ружье!» Весь состав подразделения с оружием, с гранатами занимает свои места. Барболин быстро хватает в нашей землянке ручной пулемет и вместе с Барановым залегают в нескольких метрах от ручья.
Снова вбегает Рябов, и снова требует связи с «семеркой». Дает нам по гранате РГ, говорит: «На всякий случай». Я засунула ее в голенище правого сапога, рядом с ложкой.
Оценив обстановку, командир дивизиона принимает единственно правильное решение – вызвать огонь на себя. Но связи с седьмой батареей нет. Наступила гнетущая тишина. Эти минуты всем казались вечностью. Приползает Барболин и быстро шепчет: «Тише кричи, тебя слышит фриц за ручьем!». Ему отвечаю, что и я его слышу. «Ахтунг, Ахтунг» - кричит немец-радист. Наши огонь не открывают, подпускают врага как можно ближе.
Наконец из штаба полка доставили рацию вместо вышедшей из строя у радиста Н. Чеглакова. Связь с «семеркой» установлена. С меня свалился тяжелый груз. Из нашей землянки протянули телефонный провод в землянку командира дивизиона, откуда телефонистка принимает команды и передает мне, а я, в свою очередь, передаю на батарею. Огонь корректирует наш бесстрашный Литвин – значит не может быть просчета: «Прицел…, буссоль…, левее…, правее…, огонь!». Первый снаряд угодил в нашу кухню, но это не беда. Пристрелка сделана, а дальше все пойдет, как по маслу. Ну, фрицы, берегитесь!
В самом начале нашей работы в землянку вползает наощупь, ничего не видя, весь в крови, Барболин, просит о помощи. Он ранен в лицо и голову. Работу прервать мы не можем, просим его немного потерпеть. Чеглаков повторяет команду слово в слово. Если же он где-то ошибся, я немедленно говорю: «Отставить!». И снова повторяю ту же команду. От радиста команду принимает зам.командира батареи, а тот повторяет расчету, который состоит из нескольких человек. Сейчас все зависит от них, артиллеристов, им ошибаться нельзя.
…И вот противник подавлен.
Теперь самое время заняться пострадавшими, скорее эвакуировать их отсюда. Санитар спешит на помощь. А вместе с ним четвероногие друзья – собачки в упряжке по 6 – 8 штук. Раненого кладут в лодочку, и собачки его везут по болоту. Если же одну собачку ранит или убьет, то все остальные остановятся и завоют. Обе Маши прощаются со мной и вместе с ранеными покидают зону действия. Остальным предстоит выполнить приказ до конца. Теперь я даю «ас» (ждать) «семерке» по несколько минут, с полком связываюсь реже, чтобы сэкономить питание для рации. Стало полегче, но расслабиться еще нельзя. В любую минуту противник может подтянуть свежие силы, и снова начать атаку. Хороним своих друзей по оружию, переживаем. Ряды наши поредели.
Нас интересует: что же «напахали» снаряды 76 миллиметрового калибра, выпущенные артиллеристами седьмой батареи? Видим множество трупов противника, есть раненые. Разведчик Аскольдов – казах, небольшого роста, с широким лицом, карими глазами, очень подвижный, презирает страх, пули не берут его – перетащил через ручей раненого немца. Комдив дважды просит перевязать его, но я категорически отказываюсь. Тогда Литвин по уставу приказывает оказать медицинскую помощь пленному. Я с брезгливостью и нехотя, в душе проклиная немца и ворча на командира, все-таки перевязываю. Немец сам помогает снять френч, в карманах которого находятся не только бинты, но и наши советские деньги. Откуда они у него, зачем деньги на войне?! Литвин и Комаров допрашивают немца. Он только что закончил школу, не обученный военному делу, перед атакой выпил 2 г антифриза для смелости. Мы имеем ценные сведения, знаем, что в день именин своего фюрера немцам приказано захватить живую силу – сделать ему подарок.
В лагере жизнь идет своим чередом. Каждый из нас выполняет свои задачи. На центр связи, где я прикована к рации, зашли ребята, вспомнив, что никто не ел и нечего есть. Аскольдов весело воскликнул: «Сейчас вас обрадую!» и быстро побежал «промышлять продукты». Вернулся всего лишь с одним куском хлеба, слегка намазанным маслом, говорит: «К сожалению, фрицы съели весь свой паек перед смертью, не подумав о нас». Смеемся и пробуем черствый хлеб, который поделили на очень маленькие равные дольки. А к вечеру по шоссе, в стороне от нас, пошли немецкие танки. Завязался бой. Уже наступила ночь. На помощь нашим пришла авиация. С самолетов сбрасывают парашюты с зажженными факелами, они медленно опускаются вниз. Светло, как днем. Летчики бомбят танки. Земля будто в конвульсиях содрогается от разрывов бомб. Мы сидим в землянке, плотно прижавшись друг к другу. Ребята курят самокрутки. Бревна в землянке потрескивают, один угол ее накренился. Грохот сплошной. Время идет чертовски медленно. В эти трудные часы каждый из нас о чем-то думает. Я представляю, как тяжело будет маме, если получит вторую похоронку. Стараемся не думать об опасности – вспоминаем что-то смешное и рассказываем вслух.
Наступил рассвет. Перед собой видим абсолютно седого нашего парня-связиста. Ночь его перекрасила. На нашем участке спокойно, если не считать редких разрывов снарядов, трескотни пулеметов и автоматов. Что сегодня будет предпринимать противник? Надо разгадать его замысел. Работы немало. При выходе в эфир мои коллеги кодом говорят что-нибудь приятное. Морально поддерживают. Спасибо вам, мальчики! От разведчиков узнаю, что за прошедшую ночь летчики здорово поработали: на шоссе много подбитых танков вместе с фашистами. При случае поблагодарим наших соколов за то, что не задели нас.
Прошла еще ночь. Настал день 21 апреля. Из полка приказывают сниматься. Небольшими группами, через интервалы в несколько минут уходят наши товарищи в расположение дивизиона и огневых точек. Трое: Барышев, Аскольдов и я, уходим последними. Разведчик прокладывает путь по болоту. Начальник штаба кричит, чтобы ч не отставала, но где мне успеть за ним, когда за плечами рация (20 кг), карабин, вещмешок. И все это стало теперь вдвойне тяжелее. Хочу прыгнуть с кочки на кочку и все мимо, полные сапоги жижи, ноги засасывает, мокрая по пояс. Идти очень тяжело, но идти надо. Вверху над головой летят вражеские бризантные снаряды. Хотя израненные деревья и не имеют верхушек, но стоит снаряду чуть-чуть коснуться оставшегося ствола, как сразу же происходит взрыв, осколки разлетаются во все стороны.
Дошли невредимыми. На обочине дороги – сруб в несколько бревен собачий домик-конура. Вползаю. Здесь можно находиться только сидя или лёжа. Ребята, пришедшие сюда раньше, выстлали пол из крыльев сбитого в бою самолета, и уже спят. Сейчас самое главное - поспать. Сворачиваюсь в комочек… И вдруг связист батареи Шитов кричит, чтобы я срочно явилась на «семерку». Не могу понять в чем я провинилась. На батарее меня ждал художник. Он усадил меня на пенек и стал рисовать портрет. Еще ничего не сознавая, но почувствовав человеческую заботу и расслабившись, меня тут же потянуло в сон. Художник просит открыть глаза, но они плохо повинуются. Дрожу от холода. Сил сопротивляться нет… я уснула, а художник продолжал работу.
А. Тимофеева
Слово ветеранов